"Сказание" Глава 10

21 ноября 1812 г.
«Находя за нужное переменить на короткое время своё местопребывание, я поручил команду между тем над 1-ю Западною армиею генералу Тормасову, почему, Ваше Превосходительство, поспешите прибыть в Главную его квартиру для исправления должности по званию Вашему.

«Хотя Ермолов был представлен за сраженье при Заболотье в генерал-лейтенанты, но, видя себя всеми обойдённым, потому что в приказах не было объявлено о его производстве, он вошёл о том с рапортом к князю Кутузову, который оставил это без всякого внимания. Во время вступления наших войск в прусские владения государь был так милостив к Ермолову, что приказал графу Аракчееву узнать, не почитает ли себя Алексей Петрович чем-нибудь оскорблённым; когда был найден его рапорт князю Кутузову, последовал высочайший приказ о его производстве со старшинством со дня сражения при Заболотье».

Д.В.Давыдов, «Военные записки»

«Чрез несколько дней пришла в окрестности Вильны главная наша армия. Ей назначен нужный отдых.
Фельдмаршал покоился на пожатых лаврах, готовый продолжить бездействие. Собрались генералы в главную квартиру, где после многотрудной кампании приятно было найти удобства и удовольствия, устраняя служебные занятия.
<…> В Вильне нашли также частных продавцов богатые магазины офицерских золотых и серебряных вещей, которые присвоены себе разными лицами.
Приехал государь, и в ознаменование признательности своей за великие услуги светлейшего князя Кутузова возложил на него орден Святого Георгия 1-го класса. Во множестве рассыпаны награды по его представлениям, не всегда беспристрастным, весьма часто без малейшего разбора. Вскоре составился двор и с ним неразлучные интриги; поле обширное, на котором известный хитростию Кутузов, всегда первенствующий, непреодолимый ратоборец!»

«Записки генерала Ермолова, начальника Главного штаба
1-й Западной армии, в Отечественную войну 1812 года»

А.П.Римский-Корсаков — О.П.Козодавлеву

«16-го декабря 1812 г. г. Вильна
Государь прибыл сюда 10-го числа, в 5-м часу. <…> Всякий день Государь бывает у развода, весьма весел, доволен и здоров. Развод всегда восклицает ура! Светлейший при сём не бывает, а Его Величество окружён адъютантами и гвардиею. <…>
Сказывают, что войска скоро отсюда выступят. Наши авангарды уже выступили за границу и Добровольский получил приказание учреждать там почты. <…>
Все тщеславятся торжеством над неприятелем и не могут никак по сиё время разрешить загадку сего чудного переворота. Впрочем, только одна бодрость, победы и национальный дух оживляют физиономии спавших с лица и весьма похудевших офицеров и солдат. Светлейший превыше всех превозносим ими. За ним Милорадович, коему графиня Орлова-Чесменская прислала меч, богато осыпанный бриллиантами, который подарен был её отцу от Императрицы Екатерины II. Милорадович общую имеет к себе привязанность. Ему сверх 2-го Георгия дан 1-й Владимира. Генералы, коих за сим хвалят, суть: Раевский, Коновницын, граф Орлов-Денисов, Саблуков, Потёмкин и ещё несколько. Сказать должно однакожь, что интриг пропасть, иному переложили награды, а другому не домерили».

Император Александр — князю М.И.Кутузову

«17-го декабря 1812 г. Вильна.
Князь Михайло Ларионович! Для лучшего и единообразного управления состоящею при армиях артиллериею, которая по нынешним обстоятельствам имеет надобность в большем устройстве по хозяйственной части, нахожу нужным дабы генерал-лейтенант Ермолов был начальником оной по всем армиям.
Пребываю вам всегда благосклонный
Александр»

Роберт Вильсон — супруге

19-го ноября (1 декабря) 1812 г.
«На другой день генерал Беннигсен, по повелению фельдмаршала, удалился из армии. <…> Я не говорю, чтобы Беннигсен, будучи сам главнокомандующим, последовал тому совету, который он давал, будучи подкомандующим, но я уверен, что если бы он имел власть фельдмаршала, Бонапарте теперь лишился бы всей деятельности в здешнем свете. <…>
Я отдаю русским всю справедливость и всю честь патриотизму их и мужеству; но то, что Бонапарте спасся с целым вооружённым корпусом, останется навсегда пятном на их подвигах».

«Кутузов считал Наполеона открытым врагом России, а Великобританию — тайным врагом, тоже стремящимся, хоть и иными путями, но столь же упорно к мировому владычеству.
Александру, проведшему всю войну 1812 г. в уютных залах Зимнего дворца, не терпелось начать поход за границу немедленно, из Вильны. Но Кутузов, гениальный расчёт которого и привёл русскую армию в Вильну, несравненно лучше знал, чего стоило русскому солдату только что победоносно закончившееся контрнаступление. Это забыл не только Александр I, но склонны иногда игнорировать и некоторые историки, «защищающие» Кутузова от «обвинения» в том, что в декабре 1812 г. он оспаривал мнение царя о необходимости немедленно начать поход за границу. Другими словами, они защищают Кутузова от «обвинения» в том, что он не был согласен с желаниями английского шпиона, политического лазутчика Вильсона, перед которым в Вильне в декабре 1812 г. царь позорно «извинялся», что даёт ненавистному им обоим Кутузову Георгия первой степени.
<…> Вот почему Вильсону не терпелось поскорей поймать (конечно, русскими, а не английскими руками) Наполеона и уничтожить империю. Кутузов же знал, что полное низвержение Французской империи потребует очень много русской крови. Он тоже ставил конечной целью войны полное уничтожение наполеоновского владычества, но желал дать русской армии хоть небольшой отдых и больше времени для пополнений.
Кутузов с гениальной прозорливостью предвидел тяжкие, кровавые дни Лютцена, Бауцена, Дрездена и то, что союзники до самой осени 1813 г. либо очень мало помогут русской армии, как Пруссия или как кронпринц шведский Бернадот, либо даже и не объявят Наполеону войны, как Австрия, которая только в августе решилась на этот шаг, или как Англия, обманувшая своих русских союзников. Победа (и какая блестящая!) при Кульме была русской победой, а не прусской, не австрийской, не шведской. Кульм был поворотным моментом войны 1813 г. Но ведь он стал возможен лишь 17 сентября 1813 г.»

Е.В.Тарле, «Михаил Илларионович Кутузов —
полководец и дипломат»

Заметки на полях

«Знаменитая Кульмская битва, в первый день этого великого по своим последствиям боя, принадлежа по преимуществу Ермолову, служит одним из украшений военного поприща сего генерала».

Д.В.Давыдов

«Выступление армии за границу определено 1-го числа января 1813 года. Общий план действий хранился в тайне.
<…> По упразднении главного штаба 1-й армии я назначен начальником артиллерии всех действующих армий. Я обратился к фельдмаршалу, прося исходатайствовать отмену назначения моего, но он сказал, чтобы я сам объяснил о том государю. Намерение его было, как тогда сделалось известным, место это доставить артиллерии генерал-майору Резвому.
После лестной должности, неожиданно и не по чину мне назначенной, когда в неблагоприятном положении дел наших государю неблагоугодно было предложить её никому другому, мне дано приказание, и оставался долг повиновения!
Теперь новая должность моя объемлет часть обширную, но есть недостатки в ней, требующие скорого исправления, при средствах, деятельною кампаниею истощённых, в отдалении от удобнейших способов снабжения всеми потребностями. Более прежнего известный государю, я признался чистосердечно, что меня устрашают трудности и неотвратимые препятствия, чтобы поставить себя в готовность к скорейшему исполнению требований. До сего времени в каждой из армий были отдельные начальники артиллерии и у каждого свой взгляд на порядок управления делами. Теперь подчиняются они общему над ними начальнику. Государь, благосклонно выслушавши меня, изволил утвердить моё назначение.
<…> В облегчение возложенных мною затруднений и ускоряя распоряжения Артиллерийского департамента, государь приказал мне, составляя ведомости о всех необходимо надобных предметах, доставлять их графу Аракчееву, который для немедленного удовлетворения требований будет объявлять волю его инспектору всей артиллерии барону Меллер-Закомельскому. Мера эта тем необходимее была, что на укомплектование назначенной за границу артиллерии взято большое число офицеров, нижних чинов и лошадей. Оставлены в Вильне и поблизости шестьсот орудий и готовые кадры для сформирования пятидесяти конных и пеших рот, которые, по мере приведения в надлежащий состав, должны следовать за армиею. Ротам, не участвовавшим в действиях, предписано прийти в Вильну.
Государь прибыл в местечко Мереч; в то же время и фельдмаршал.
Первый день 1813 года ознаменован выступлением за границу всех наших армий».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«21 марта (2 апреля) император Александр показывал прусскому королю под Калишем главные силы армии, всего в числе 18 000 человек. Понесённые во время войны 1812 г. огромные потери ещё не были пополнены; резервы же, выступившие из России, двигались медленно по непролазной грязи.
Граф Витгенштейн, Блюхер и другие генералы настаивали на необходимости перенесения наступательных действий за Эльбу. Кутузов, сторонник обоснованных предприятий, резко возражал, сказавши однажды: «Самое лёгкое дело идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!»
Впрочем, старику фельдмаршалу не пришлось видеть исполнения своего предсказания: 6 (18) апреля он сильно заболел и остался в Бунцлау, а через десять дней, 16 (28) апреля, его не стало.
На место Кутузова главнокомандующим русских и прусских армий был назначен граф Витгенштейн».

Н.П.Михневич, «Русская армия перед походом в Европу»

А.П.Ермолов — А.М.Казадаеву

Июнь 1813 г.
«<…> Мы отдыхаем! Не после победы, не на лаврах! Отдыхаем после горячего начала кампании. Перемирие наложило на нас узы бездействия. Скоро оно кончится и нет сумнения, что действия начнутся с жестокостию. Многие думали, что перемирие сие приведёт к миру. Обольщённые надеждою на содействие австрийцев, мнили, что они дадут мир Европе. Дипломаты наши как неким очарованием упоевали нас. Но кажется, что нельзя уже обманываться, а остаётся только благодарить дипломатов за продолжительный обман. Австрийцы, кажется, уже не союзники нам. Наполеон господствует над ними страхом, над Францем II родством и законом, к которому он привязан с возможным малодушием.
Перемирие дало нам время усилить нашу и прусскую армии значительно, но я думаю, что Наполеон ещё с большею пользою употребил время. Недавно ещё верили мы, что его когорты не согласятся перейти Рейн, набраны будучи для внутренней отечества обороны, что не посмеют предстать пред лицо наше, что страх и ужас в сердце их. В Люцерне встретили мы силы превосходные, сражению был дан вид победы, но поистине она не склонилась ни на ту, ни на другую сторону. Мы остались на поле сражения и на другой день отступили. Армия прусская, потеряв много, имела нужду устроиться, и граф Витгенштейн не видел возможности противустоять на другой день. Далее и далее, мы перешли Эльбу и принесли с собою неудачи <…>».

«Наполеон считал, что союзники занимают Лейпциг и находятся у него со стороны фронта; между тем у Лейпцига был только шеститысячный отряд пруссаков Клейста, а остальные силы сосредоточивались много южнее, на р. Эльстер, у Цвенку и Пегау, и занимали фланговое положение относительно противника, сильно растянутого вдоль пути движения.
Дибич (генерал-квартирмейстер) предложил атаковать с фланга и разбить отдельно ближайшие французские корпуса. Замысел был хорош, но исполнен вяло и неискусно; несмотря на свою многочисленную конницу, стоявшую всего в 5 верстах от неприятеля, союзники в общем были плохо ориентированы. В самом сражении союзники вводили войска по частям, но в конце сражения участвовало только 73 тысячи солдат.
Как только раздалась канонада, Наполеон сразу понял, что главная опасность угрожает ему с юга. Мгновенно гениальный полководец создаёт план действий и, так как нельзя было терять время на составление диспозиции, делает свои распоряжения в несколько минут отдельными записками: Нею держаться и прикрыть развёртывание армии в боевой порядок; гвардии вернуться в Люцен и стать в резерве за Неем; вице-королю идти на выстрелы у Люцена, пристроиться к левому флангу Нея и принять начальство над левым крылом, Мармону — составить правое крыло, а Бертрану обойти левый фланг союзников с тыла.
К 7 часам вечера у Наполеона сосредоточивается до 100 тысяч войск, перевес переходит на его сторону, положение из критического обращается в блистательное.
Хотя союзники и удержали за собой места, занятые в начале сражения (Грос-Гершен), но из положения наступательного перешли в оборонительное, охваченное с обоих флангов; на другой день должны были отступить и на время отказаться от роли освободителей Германии.
Наполеон потерял до 15 тысяч человек, союзники — немногим меньше, но захватили до 800 пленных и пять орудий».

Н.А.Орлов, «Война за освобождение Германии в 1813 г.»

«Нельзя не согласиться с мнением Гейзенау, что основная идея сражения при Люцене была столь же хороша, сколь исполнение её было дурно. <…> Главною, и даже можно сказать единственною причиною таких неожиданных результатов была медленность действий.
Это обнаружилось с первого шага союзников в решительный день сражения: диспозицию разослали так поздно, что не было никакой возможности исполнить её в указанное время, и, кроме того, из желания ввести в первый огонь корпус Блюхера, направили колонны союзной армии так, что они пересекли путь одна другой; это обстоятельство, вместе с несвоевременною рассылкою диспозиции, замедлило переправу через Эльстер и Флосс-Грабен и построение войск к бою, по крайней мере, четырьмя часами.
<…> В полдень, когда союзники, в соседстве неева корпуса, находились в полной готовности к бою, надлежало атаковать неприятеля, занимавшего четыре селения впереди Люцена, всею пехотою Блюхера, Берга, Йорка и принца Eвгения Виртембергского, в числе более сорока тысяч человек, и направить в обход на Старзидель всю кавалерию боевых линий, в числе около десяти тысяч всадников. <…> Но, вместо того, союзники ограничились постепенною аткакою деревень и употребили к тому недостаточные силы, вводя в дело одну бригаду вслед за другую; кавалерию же свою развернули как будто бы для парада, и завязали без всякой надобности канонаду, которая могла повести только к напрасной трате снарядов. Даже и тогда, когда Наполеон успел собрать к Люцену значительные силы, союзная кавалерия могла бы, пользуясь малочисленностью неприятельской, замедлять и затруднять действия французской пехоты беспрестанными атаками; но, вместо того, оставалась в оборонительном положении, что несообразно с духом кавалерии».

М.Богданович, «История войны 1813 года
за независимость Германии, по достоверным источникам»

«Государь, охотно вспоминавший о войне 1813 года — войне истинно Гомерической — неоднократно говаривал, «что он не может себе простить, зачем, на другой день люценской битвы, не напал на Наполеона». Впрочем, побудительная причина к отступлению была основана на весьма уважительном обстоятельстве. Когда, по прекращении сражения, Государь вместе с Королём прусским отправился на ночлег к местечко Гронч, то граф Витгенштейн, доложив императору, что ещё на некоторое время останется на поле для распоряжений к завтрашнему наступлению, приказал из парков Главной армии, только что в этот день поступившей под его предводительство, снабдить снарядами орудия, бывшие в деле. На это повеление генерал, в ведении которого парки находились, донёс, что они далеко отстали, и зарядов не имеется. «Так извольте же о сём лично доложить государю», — отвечал ему граф, который, как сам мне говорил, единственно по причине недостатка в снарядах принуждён был отменить своё намерение дать вторичное сражение, и на следующий день отступил. <…>»

А.И.Михайловский-Данилевский, «Записки о походе 1813 года»

А.П.Ермолов — графу А.А.Аракчееву

17-го мая 1813 г.
Во время пребывания в Дрездене, в<аше> с<иятельство>, рассчитав средства к укомплектованию артиллерии людьми, лошадьми и снарядами, определить изволили пять дней срока на приведение того в исполнение. Прибывшие в Дрезден люди, лошади и парк №1-го доставили мне возможность исполнить то прежде, а мая ко 2-му числу прибыли к армии и все вообще парки, которые имел я в моём распоряжении. К 7-му числу представил я подробнейший обо всём отчет начальнику артиллерии, г. генерал-лейтенанту князю Яшвилю.
Представляя при сём записку и ведомости обо всём, что зависело от моего распоряжения, какие вообще имел я средства, просить всепокорнейше в<аше> с<иятельство> осмеливаюсь представить их по рассмотрении вашем государю императору.
Долгое время имевши честь служить под начальством в<ашего> с<иятельства>, не мог я укрыть от вас образа поведения моего по службе, и не сомневаюсь, что известно в<ашему> с<иятельству>, что я никогда и ничего не достигал происками, не дозволял их себе и не терпел в подчинённых моих.
По справедливости, в<аше> с<иятельство>, никогда не останавливался обращаться, с полною к вам доверенностию, и теперь, не изменяя правил моих, вас же всепокорнейше упрашиваю представить Г<осударю> И<мператору> мои бумаги.
Общая молва обвиняет меня недостатком снарядов. Я всё то имел при армии, что имел в распоряжении; более не мог иметь того что мне дано. Записки мои объяснят в<ашему> с<иятельству> точное состояние артиллерийской части. Если что упущено мною по нерадению о должности, по недостатку деятельности, я испрашиваю одной и последней милости — военного суда, которого имею я все причины не страшиться и единственным к оправданию средством».

«После Люценского боя (2 мая) русские и прусские войска отступили за Эльбу и расположились у Бауцена. Позиция их на правом берегу р. Шпрее избрана была удачно; кроме того, они усилили её многочисленными окопами. Левое крыло союзников опиралось на Богемские горы; правое было прикрыто озёрами, прудами, канавами, а фронт - вообще течением р. Шпрее и самим городом Бауценом. Крайнее правое крыло, у Кликса и Мальвица, состояло под начальством Барклая-де-Толли; в центре, на Шпрее, командовал Клейст, за ними во второй линии, на Креквицких высотах, стояли Блюхер и Йорк; на левом крыле — князь Горчаков, а впереди его, на Шпрее — Милорадович. Цесаревич Константин Павлович начальствовал резервами. У союзников было 180 тыс., а у Наполеона — до 130 тыс., из них 8 тыс. конницы. Удобный момент для атакования Наполеона, когда при нём находилось ещё не много войска, был упущен союзниками; предпринятая 19 мая запоздалая попытка остановить у Кёнигсварта и Вейсига наступление маршала Нея повела лишь к бесполезному ослаблению корпуса Йорка. 20 мая Наполеон приказал войскам своим переходить через Шпрее. Макдональд атаковал каменный мост, ведущий в Бауцен, и после полудня овладел самим городом. На крайнем правом крыле французов маршалу Удино после упорного боя удалось навести мост около Вильтена и опрокинуть войска Горчакова. К вечеру только левое крыло французов оставалось ещё на левом берегу Шпрее. Кейст, действовавший против Мармона, вынужден был отступить на свою вторую позицию, у Литтена. Наполеон провел ночь в Бауцене. 21 мая в 5 часов утра бой возобновился по всей линии. Удино предпринимал неоднократные атаки на левое крыло союзников, однако они были отбиты. Но между тем Нею удалось обойти корпус Барклая с фланга, и в то же время в центре Сульт овладел Креквицкими высотами. Такой опасный для союзников оборот дел принудил их начать отступление, которое и совершено было в полном порядке. Ни орудий, ни пленных французам в руки не досталось. Союзники потеряли убитыми и ранеными до 14 тыс., а французы — до 20 тыс. человек. Последствием сражения под Бауценом было отступление союзников до самого Одера, а затем, после продолжительного бездействия — заключено перемирие 4 июня.

«Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона»

«В третьем часу пополудни император Александр, узнав от присланного генералом Йорком адъютанта об усилении против него неприятельских войск, лично приказал Ермолову с полками Лейб-егерским, Кексгольмским и Перновским гренадерскими, гвардейским экипажем и глуховскими кирасирами идти на смену прусскому корпусу. Как только Йорк узнал о сближении Ермолова, то, оставя для прикрытия батарей два батальона, прошёл с остальными войсками через Литтен и, двинувшись левее Креквица, переправился вброд через речку. Но Креквицкие высоты уже были сильно заняты французскими войсками. Генерал Дево (Devaux) расположил на них пятьдесят орудий и открыл огонь по колоннам Блюхера, покушавшимся снова занять свою прежнюю позицию. В этот решительный момент (около двух часов пополудни) Наполеон ввёл в дело резервы, направя гвардию и кавалерию Латур-Мобура во фланг корпусу Йорка. Шестьдесят орудий, под начальством генералов Друо и Дюлолоа (Dulauloy), двигавшиеся впереди своих резервов, опустошили ряды прусских войск и заставили их отступить.
<…> император Александр был недоволен отступлением Блюхера с Креквицких высот. Русские генералы порицали его тем более, что войска Милорадовича не только удержались в занятой им позиции, но даже несколько подались вперёд. По уверению немецких писателей, дело дошло до того, что генерал Ермолов и прусский генерал Горн готовы были решить возникший между ними спор одновременным наступлением вверенных им войск против неприятеля, занимавшего креквицкие высоты; но в то самое время, когда они готовились состязаться между собою, Горн получил от Йорка строжайшее приказание отступать.
<…> От неприятеля же, наступавшего со стороны Креквица, отступление прусских войск было обеспечено сильным огнём трёх батарей, устроенных левее Литтена, в прикрытии которых оставался отряд генерала Ермолова. Самое же селением Литтен, по приказанию генерала Йорка, было занято 1-м батальоном 5-го Сводного полка, долженствовавшим держаться до совершенного отступления войск Ермолова и артиллерии, стоявшей на батареях, а потом зажечь селение. Все эти распоряжения были исполнены в точности: артиллерия снялась с позиции не прежде, как когда войска Блюхера и Йорка успели выйти на высоты за Буршвицем, на вейссенбергской дороге; вслед за орудиями отошёл отряд Ермолова, и за ним батальон, занимавший Литтен. Неприятельская колонна, обходившая Ермолова с правого фланга, из деревни Башюца, была остановлена огнём 6-й конной роты подполковника Захаржевского. Затем войска Ермолова отступили к Вюршену, под прикрытием кирасирской биргады генерал-майора Леонтьева (Орденского и Псковского полков).
Корпус Клейста и резервная кавалерия корпуса Блюхера, под начальством полковника Дольфса, поступив в арьергард средней колонны, прикрыли отступление прусских войск по вюршенской дороге, и по достижении Бельгерна заняли весьма выгодную позицию на высотах влево от этого селения, где присоединились к ним и войска Ермолова, между тем как Барклай-де-Толли расположился правее, по другую сторону речки Лёбау. <…> войска Блюхера и за ним корпус Барклая-де-Толли, миновав Вейссенберг, расположились за речкою Лёбау; туда же отступил и корпус Клейста под прикрытием бригады Горна, занявшей Вюршен, и отряд Ермолова, встретившего неприятелей огнём батарей Нилуса и Захаржевского, при выходе из этого селения, и потом оставленного в арриергард у Кётица. Отступление Союзных войск, несмотря на значительный урон, ими понесённый, было совершено в примерном порядке. <…> ни одно орудие не было потеряно, и даже увезены почти все раненые».

М.Богданович, «История войны 1813 года
за независимость Германии, по достоверным источникам»

А.П.Ермолов — А.М.Казадаеву

Июнь 1813 г.
«<…> Под Бауценом решились дать сражение. Многие полагали выгоднее отступить в ожидании, что австрийцы начнут действовать и неприятель, следуя за нами, удобнее даст им тыл свой. Многие из самого преследования неприятеля урузумевали, что Наполеон без уверенности в австрийцах не шёл бы с такой дерзостию и так далеко. Бауценское сражение было плодом дерзости людей, счастием избалованных. Граф Витгенштейн желал его, Дибич, достойнейший и знающий офицер, поддерживал его мнение. Говорят, что Яшвиль уверял в необходимости сражения. Могущество Витгенштейна облекло Яшвиля в великую силу. Государь приписывал ему сверхестественные дарования и с удивлением говорит о нём. Сказывают, что он был причиною сего сражения. Оно было не весьма кровопролитно. Артиллерия играла главную роль. Атак было весьма мало или почти не было, и потому и потеря умеренная. Неприятель искусным движением своих войск, может быть и превосходством сил, а более, думаю, Наполеона по вероятности искусства и головы, растянул нас чрезвычайно и ударил на правое крыло, где Барклай-де-Толли с известной храбростию и хладнокровием не мог противиться. На центр явились ужасные силы и генерал Блюхер, опрокинутый, отступить должен был первым. Левое крыло наше по слабости против него неприятеля имело в продолжение всего дня успех, но только отражало неприятеля, а никому не пришло в голову атаковать его и тем отвлечь от прочих пунктов, где мы были преодолеваемы. Я с небольшим отрядом стоял в центре, сменивши корпус генерала Йорка, который послан был в подкрепление Блюхеру. Сей последний, отступая, завёл за собою неприятеля в тыл мне. Я с одной стороны был уже окружён и вышел только потому, что счастие не устало сопровождать меня. За три часа до захода солнца определено отступление армии. В 6 часов не было никого уже на поле сражения. Остались три арриергарда, из которых находящийся по центру, самый слабейший, дан мне в команду. Я имел на руках 60 орудий артиллерии, должен был отпустить их и дать им время удалиться. С особенным счастием исполнил сиё. Главнокомандующий с удивлением кричал о том, конечно, говорил Государю, который и сам видел, где я находился, ибо сам дал мне команду и послал туда. Но мне не сказано даже спасибо, не хотят видеть. Что я сделал и невзирая, что граф Витгенштейн говорил. Что я подарил 60 орудий, Государь относит искусному распоряжению князя Яшвиля, что артиллерия не досталась в руки неприятеля.
В люцернском деле тоже многое приписывают ему, хотя он бомбардировал только двумя ротами артиллерии. Ему тотчас дана Александровская лента. Я был в должности начальника всей артиллерии, но и доложить не хотели, что я был в деле, хотя сверх того особенно употреблён был Витгенштейном».

«10-го (22-го) мая, в половине третьего часа утра, войска генерала Ермолова, усиленные прусскою лёгкою кавалерийскою бригадою подполковника Кацлера, были атакованы на позиции впереди селения Кётица двумя кавалерийскими бригадами корпуса Латур-Мобура и 7-м корпусом генерала Ренье. За этими войсками следовали все прочие корпуса французской армии, кроме Удино, оставленного у Бауцена, для действий по направлению к Берлину, против прусского корпуса Бюлова. Сам Наполеон, прибыв к сражающимся войскам в пять часов, развернул на равнине свою конницу, в числе которой были красные голландские уланы и два полка саксонских кирасир, и двинул вперёд весь корпус Ренье. Но русская артиллерия встретила неприятеля сильнейшим огнём; французы были принуждены направить часть своих сил в обход, а между тем союзная армия, со всеми при ней находящимися обозами, успела миновать теснину у Рейхенбаха. Тогда арриергард медленно снялся с позиции и отошёл, шаг за шагом, за реку Лёбау, искусно пользуясь, для задержания неприятеля, всеми лежавшими на пути отступления местными предметами. Переправа через Лёбау и атака высоты у Вейссенберга стоили дорого французам. Ещё упорнее была оборона позиции у Роткречама, за одним из притоков реки Лёбау, Наполеон противопоставил русской артиллерии сильные батареи и поддержал Ренье значительною частью неева корпуса. Но напрасно он устремлял в бой свои многочисленные колонны; все нападения французов были отражены с большою потерею. Наконец Ермолов, атакованный огромными силами и обойдённый с левого фланга, отступил в новую позицию у селения Шёпса. Здесь, в четвёртый раз, он остановил неприятеля. Загремела снова смертоносная канонада, Наполеон, выведенный из терпения упорным сопротивлением русского арриергарда, не пощадил своей кавалерии: корпус генерала Латур-Мобура получил приказание двинуться рысью вправо от шёпских высот и вброд через ручей для обхода позиции русских с левого фланга. В то же время генерал Лористон с двумя дивизиями своего корпуса <…> двинулся левее Вейссенбергa в обход правого фланга русской позиции. Угрожаемый совершенным отрезанием пути отступления, генерал Ермолов отвёл вверенные ему войска к Рейхенбаху, где сменил его граф Милорадович, с арриергардом <…>
На другой день после сражения при Бауцене граф Витгенштейн просил увольнения от должности главнокомандующего и получил eгo. Главнокомандующим союзными армиями назначили Барклая-де-Толли, который был несравненно самостоятельнее своегo предшественника, превосходя eго сведениями и опытностью, военною и административною. Но упрекают Барклая, и не без основания, в том, что он отдалил от себя Толя, как личного друга, воспитанника князя Кутузова. Начальником своего главного штаба он избрал генерал-лейтенанта Сабанеева, человека, не отличавшегося высшими военными способностями, а генерал-квартирмейстером Дибича».

М.Богданович, «История войны 1813 года
за независимость Германии, по достоверным источникам»

А.П.Ермолов — А.М.Казадаеву

Июнь 1813 г.
«<…> Помню одно письмо твоё, чувствительно меня тронувшее, в котором ты с сожалением говорил, что ни в одной реляции не было упомянуто об мне. Письмо это разодрало сердце моё, ибо я полагал, что ты заключил обо мне как о человеке, уклонившемся от опасностей. Нет, друг любезнейший, я не избегал их, но боролся и с самими неприятелями и с злодеями моими Главной квартиры и сии последние самые опаснейшие. Они поставили против меня слабого и низкой души покойного фельдмаршала. Он уважал меня до смерти, но делал мне много вреда. Я в оправдание моё кратко скажу тебе, что в последнюю войну я сделал. Ты, как друг мой, оцени труды мои и никому не говори ни слова.
Против воли Барклая дан я ему в начальники Главного Штаба, а он не любил меня и делал мне неприятности. Доволен был трудами моими, уважал службу мою. За сражение 7 августа при Смоленске представил меня в генерал-лейтенанты, относя ко мне успех сего дела. За Бородино, где в глазах армии отбил я взятую у нас в центре батарею и 18 орудий, Барклай представил меня ко 2-му Георгию, весьма справедливо, что его мне не дали, ибо не должно уменьшать важности оного, но странно, что отказали Александра, которого просил для меня Светлейший, дали анненскую наравне с чиновниками, бывшими у построения моста. В деле против Мюрата я находился. В Малоярославце я был в городе с 7 полками и удержал его до прибытия армии. Награждён одинако с теми, кто не был там. В Вязьме командовал я правым флангом. Нет имени моего, и что странно, что все по представлениям моим награждены, обо мне ни слова. В деле при Красном также ничего не сказано и слышу, что даже и награждён шпагою за несколько дел, когда обо мне были истиннейшие представления. Словом, от Малого Ярославца и до Вильны я был в авангарде и никогда в Главной Квартире и никто об этом не знает. Успел прийти на Березину к делу Чичагова. К несчастию моему увидел, что Витгенштейн не то делал, что должно, и не содействовал Чичагову. Светлейшщий велел дать себе о происшедшем записку. Витгенштейн сделался мне злодеем, и могущественным. Получа командование армиями, первое, что он сделал, истребил меня и самым несправедливейшим образом. Обратил на меня недостаток снарядов, тогда как их было довольно. Никто не хотел слушать моих оправданий, никто не хотел принять моих бумаг, ясно показывающих недостаток данных мне средств, о которых всегда прежде было известно начальству. У меня взяли командование самым подлейшим образом. Наделали тысячу оскорблений. Вскоре увидел я падение Витгенштейна, от которого он не встанет. Командовавши 20 т. и иметь дело с маршалом Удино, которого и французы удивляются невежеству, и дело с Наполеоном, разница. Никто лучше не доказал истину: tel brille au second rang qui s'eclipse au premier <Тот сияет во втором ряду, кто затмился в первом (фр.)>, как Витгенштейн. Он в полном свете явил свою неспособность. Признаюсь тебе, что редко можно видеть человека, столь неспособного для военного ремесла. Храбрость в нём одно достоинство военное. Как человек он имеет прекрасные свойства.
Место его заступил Барклай, человек мне уже хорошо известный. Он далеко превосходит его способностию, и если в наших обстоятельствах нужен выбор, то кажется мне наилучший. Несчастлив он, по-моему. Что кампания 1812 года не в пользу его по наружности, ибо он отступал беспрестанно, но последствия его совершенно оправдали. Какое было другое средство против всей Европы? Рассуждающие на стороне его, но множество или нет, кои заключают по наружности против сего. Сих последних гораздо более и к нему нет доверия. Я защищаю его не по приверженности к нему. Но точно по сущей справедливости. Он весьма худо ко мне расположен. Успели расстроить меня с ним. Узнал он, что, бывши начальником Главного штаба, я писал к государю, может быть и открыли, что писано было. Беспрестанное отступление, потерянный Смоленск и некоторые прежде сделанные ошибки и, наконец, приближение к Москве, конечно, не давали мне случай утешить государя, а сиё и сделало мне его неприятелем. Теперь представь, любезный друг, моё положение. Был Витгенштейн главнокомандующим, меня истребил; теперь Барклай истребляет. Что же наконец из меня выйдет? Отняты у меня все средства служить, я сделан начальником 2-й гвардейской дивизии, из четырёх полков состоящей, когда прежде командовал я всей гвардиею. Случаи отличиться или сделать себя полезным в гвардии весьма редки, а между тем Барклай, делая расписание армии, дал корпуса младшим и, без всякого самолюбия сказав истину, гораздо менее способным. Мне преграждены все пути. Я хотел просить увольнения в Россию, никого не отпускают. Итак, с охлаждением к службе и погасшим усердием и отвращением к ремеслу моему должен я служить. Тяну до окончания войны с сожалением о теряемых трудах моих. Война окончена и я не служу ни минуты! Я умел постигнуть ничтожность достигаемой людьми нашего ремесла цели. Исчезло предубеждение, что одно только состояние военное насыщать может честолюбие человека. Военное состояние терпит каждого человека, но надобно быть или верховных дарований, чтобы насладиться преимуществами оного, или, бывши обыкновенным человеком в степени моей, бежать неразлучных с ним неприятностей. Я себя чувствую, знаю и клянусь всем, что свято, не служить более. Хочу жить, не быть игралищем происков, подлости и самопроизвольства. Не зависеть от случайностей. Мне близко уже к 40 годам. Ничем не должен, исполнил обязанности. Излишне балован не был, не испортился. Служить не хочу, и заставить меня нет власти <…>».

«После неудачного Дрезденского сражения <…> Союзная армия (русские, прусские и австрийские войска 140 тыс. человек) медленно отступала через Pyдные горы в Богемию. Наполеон, стремясь окружить и уничтожить отходившего противника, направил через Петерсвальде, Кульм на Теплице корпус Вандама (37 тыс. человек). На этом направлении, прикрывая союзную армию с востока, действовал русский отряд генерала А.И.Oстермана-Толстото (17,5 тыс. человек). Получив приказ не допустить французов к выходам из ущелий, по которым отходила Союзная армия, он занял оборону под Кульмом и сосредоточил основные усилия на левом фланге, вдоль дороги Кульм — Теплице. На правом фланге войска располагались на открытой холмистой местности».

«Советская военная энциклопедия»

«<…> На рассвете 16-го (28-го) августа получено Остерманом предписание Барклая-де-Толли, в котором было сказано, что «если неприятель уже успел стать на пути отступления к Петерсвальде, то войска, стоявшие у Пирны, должны двинуться чрез Максен на присоединение к армии». Исполнение этого приказания предоставило бы Вандаму путь, ведущий к Теплицу, и дало бы ему возможность занять выходы из горных теснин, через которые двигалась Союзная армия в Богемию. Но для предупреждения неприятеля на этом пути надлежало совершить фланговое движение от Цегиста к Гисгюбелю, на расстоянии двух немецких милей (около 14-ти вёрст), мимо вдвое сильнейшего вандаммова корпуса. Первоначальная мысль такого смелого движения принадлежала принцу Евгению Виртембергскому. Но нелегко было убедить в его пользе главного начальника, графа Остермана <…>. Напрасно принц Виртембергский старался убедить графа Остермана, что ничего не могло быть почётнее для гвардии, как жертвовать собою для спасения армии; наконец, когда принц объявил, что «он пойдёт с своими войсками на Петерсвальде», Остерман, готовый идти навстречу опасности, но все ещё не убеждённый доводами принца, поехал к Ермолову и, посоветовавшись с ним, сказал: «Ну и я решился на Петерсвальде». <…>
Из беспристрастного исследования событий, предшествовавших делу при Кульме, очевидно, что Ермолов воспользовался своим влиянием на Остермана для побуждения его к отступлению на Петерсвальде. Такое необъяснимое, как будто бы магическое влияние имел Ермолов над многими из своих современников, не только в ту эпоху, когда ему были открыты настежь пути к отличиям и славе, но и тогда, когда он, томясь в бездействии, выжидал призыва на новые труды и опасности. Основанием влияния Ермолова на всех, имевших случай узнать и оценить этого необыкновенного человека, были его личные качества: его светлый ум; счастливая память, украшенная многосторонними сведениями; великодушие и бескорыстие; самая внешность его являла героя: таков был Ермолов! Один из достойнейших ветеранов русской армии на вопрос: кому должна быть приписана слава дела под Кульмом, отвечал: «славы было много, и ею могли поделиться многие; скажу только то, чему был я свидетелем: когда приезжали адъютанты и ординарцы за приказаниями к Остерману, он отсылал их к Ермолову».
Распоряжения к отступлению по теплицкому шоссе заключались в следующем: принц Виртембергский, с большею частью своего корпуса, в соединении с отрядом Гельфрейха, должен был немедленно атаковать неприятельскую позицию со стороны слабейшего её пункта, у селения Кричвица; генералу Ермолову с полками 4-м егерским, Ревельским пехотным, гвардейским егерским и с Татарским уланским поручена атака на высоты Кольберга; сам же Остерман, с 1-ю гвардейскою дивизией, большею частью артиллерии и гвардейскою кавалерией, под прикрытием атак принца Виртембергского и Ермолова, решился тотчас выступить на шоссе, чтобы достигнуть, как можно скорее, Петерсвальда; за ним должны были следовать войска 2-го пехотного корпуса, а в хвосте колонны арриергард генерал-майора Кнорринга, составленный из полков: Татарского уланского, 4-го егерского и Ревельского пехотного. Флигель-адъютант Вольцоген получил приказание отправиться вторично в главную квартиру и донести Императору Александру как о направлении, по которому двинулся отряд графа Остермана, так и о положении дел, побудившем к такому движению. Это важное сведение было доставлено Государю на марше Союзной армии в Богемию, уже ввечеру 16-го (28-го) августа, в Альтенберг.
<…> В десятом часу утра Вандам начал дело занятием селения Гросс-Котты, оставленного войсками Гельфрейха. Принц Виртембергский немедленно поддержал Гельфрейха бригадою Вольфа (Муромским и Черниговским полками); неприятель, у которого на этом пункте было до трёх тысяч человек, был вытеснен из помянутого селения и опрокинут за Кричвиц, где стрелки Вольфа удерживались до четырёх часов пополудни. Одновременно с атакою принца Виртембергского, отряд Кнорринга, поддержанный одним батальоном лейб-егерей и одним же Семёновского полка, под личным начальством Ермолова, атаковал Кольберг, между тем как гвардия двинулась по шоссе к Гисгюбелю. Войска Кнорринга овладели высотою и с громкими восклицаниями преследовали неприятеля до речки Готлейбе; вскоре после того французы снова заняли Кольберг, но были сбиты оттуда лейб-егерями и Семёновцами, которые оставались там, пока весь 2-й корпус перешёл через Зейдевицский овраг и двинулся по шоссе вслед за гвардиею. Неприятель, введённый в заблуждение этими решительными атаками, стал стягивать силы от левого крыла к селению Кричвицу, и даже обратил туда часть войск, находившихся между Ланген-Геннерсдорфом и Гисгюбелем.
<…> Граф Остерман, получив сведение о движении неприятеля к теснине на пути в Богемию, приказал гвардии сняться с привала и двинуться далее. Около двух часов пополудни войска 1-й гвардейской дивизии уже успели пройти через деревню Гисгюбель; в голове их шёл Преображенский полк; за ним двадцать четыре орудия. Едва лишь русская колонна, миновав селение, стала взбираться на крутую высоту Дюренберг, как головная часть была встречена канонадою батареи, стоявшей на шоссе, и сильным ружейным огнём французов, засевших на дороге и по сторонам её. Генерал Ермолов приказал Ладыгину выдвинуть против неприятеля четыре орудия, которые вскоре заставили замолчать французскую батарею. Вслед за тем, по распоряжению Ермолова, генерал-майор Розен выслал стрелков и под прикрытием их двинул 1-й батальон Преображенского полка правее шоссе, а 2-й повёл сам прямо на неприятеля, обратив его в бегство ударом в штыки, и проложил путь артиллерии. Затем, по приказанию генерала Ермолова, были оставлены два батальона лейб-егерского полка под начальством генерал-майора Бистрома, для охранения пройденной теснины, до прибытия 2-го пехотного корпуса; третий батальон послан в лес, к стороне Геннерсдорфа, для преследования опрокинутого неприятеля, а прочим гвардейским полкам приказано ускорить движение к Геллендорфу.
<…> Гвардейские полки с артиллериею прошли через селение Петерсвальде, в четыре часа пополудни; за ними непосредственно следовал отряд Гельфрейха. Войска же князя Шаховского, подходя к Дюренбергу, были атакованы вышедшею из леса значительною неприятельскою колонною <…>
Войска князя Шаховского расположились впереди Петерсвальде, прикрывшись передовыми постами, выставленными Татарским уланским полком у саксонской границы; отряд Гельфрейха стал правее Петерсвальде, а 1-я гвардейская дивизия — позади этого селения. Из войск 2-го пехотного корпуса собрались у Петерсвальде только полки Тобольский, Черниговский и часть Муромского и Минского, в числе двух тысяч пятисот человек. <…> Потери 2-го корпуса были значительны; но русские военачальники достигли предположенной ими цели: войска их заслонили своею грудью доступ в Богемию.
<…> Расстройство войск князя Шаховского заставило Остермана ускорить отступление к Ноллендорфу. Едва лишь гвардейские полки тронулись с места, как были настигнуты неприятелем. <…> Неприятель, поддерживая свою кавалерию пехотою, преследовал настойчиво; стрелки его смешались с русскими и теснили их до самого плато у Ноллендорфа, где генерал Ермолов успел выставить несколько орудий и расположить к бою бригаду генерала Храповицкого и полки 2-го корпуса: Муромский, Тобольский, Ревельский и 4-й егерский. (Последние два только лишь тогда прибыли из Шёнвальде). Войска эти, пропустив назад расстроенный отряд Гельфреха, остановили французов, которые, выставя сильную батарею, ограничились канонадою и перестрелкою, в продолжение более двух часов, несмотря на густой туман, не позволявший ничего видеть в самом близком расстоянии. Вскоре после того гвардия отошла к Кульму, а принц Евгений, остававшийся с своими полками в арриергарде, на ноллендорфском плато, до тех пор, пока туман совершенно не рассеялся, также отступил вслед за гвардией».

М.Богданович, «История войны 1813 года
за независимость Германии, по достоверным источникам»

«Во время дела граф Остерман, находясь при арриергарде, приказал генералу Ермолову выбрать, не доходя до Теплица, первую, какая найдётся, выгодную позицию и остановить на ней войска. Ермолов нашёл её позади Пристена, между горным замком Гейесберг и селением Карвиц. 1-я Гвардейская дивизия выстроилась в две линии, колоннами к атаке, влево от Теплицкой дороги, имея в 300 шагах перед фронтом деревню Пристен, окружённую садами и кустарником. Левый фланг примыкал к лесистым горам. Полки Лейб-Гусарский и Кирасирский Её Величества выстроились вправо от дороги, правым флангом к Карвицу. Полки Ревельский, 4-й Егерский и Татарский-Уланский должны были, под начальством генерал-майора Кнорринга, оборонять Кульм. Прочие, вообще весьма слабые, полки 2-го корпуса стали в Пристене, кроме Муромского, посланного, вместе с Гвардейским-Егерским, под начальством генерала Бистрома, на лесистую высоту за Страденом, которую преимущественно надлежало оборонять, потому что в сём направлении должны были спускаться войска, идущие из Альтенберга. Под ружьём было гвардии до 7000, 2-го корпуса и отряда Гельфрейха 3500, кавалерии 1300, всего около 14 000 человек. Во 2-м корпусе и у Гельфрейха не оставалось других патронов, кроме находившихся в сумах».

«Военный энциклопедический лексикон»

«<…> 17 августа французы неоднократно атаковали отряд (после тяжёлого ранения Остермана-Толстото отрядом командовал генерал А.П.Ермолов). Но, несмотря на значительные потери (ок. 6 тыс. убитыми и ранеными), отряд упорной обороной остановил наступление превосходивших сил противника, чем была устранена угроза уничтожения отступавшей союзной армии. В течение ночи на 18 августа к Кульму подошла часть главных сил союзной армии (44 тыс. чел.) во главе с генералом М.И.Барклаем-де-Толли, отходившая через Рудные торы, и сменила ослабленный боями отряд генерала Ермолова. Генерал Барклай-де-Толли решил воспользоваться изолированным положением корпуса Вандама и разгромить его концентрическими ударами. С этой целью с тыла французов обходил прусский корпус генерала Ф.Клейста (до 35 тыс. чел.), слева их охватывали русские и австрийские отряды, с фронта атаковали русские полки. Начало атаки приурочивалось к выходу корпуса Клейста в тыл французам (p-н Теплице). 18 августа в 11 часов Клейст вышел к Теплице и атаковал французов с тыла. Вандам повернул фронт основных сил против Клейста, а затем попытался пробиться на север. Но это удалось только кавалерии, остальные войска Вандама, атакованные с трёх сторон, были перебиты или пленены. При Кульме французы потеряли до 5 тыс. убитыми, 12 тыс. человек пленными, 84 орудия, весь обоз; в плен попал и сам Вандам. Потери союзников составили около 10 тыс. человек. Сражение под Кульмом явилось переломным в кампании 1813 года. Оно способствовало подъёму боевого духа армий союзников, имело важное значение для укрепления антинаполеоновской коалиции. С точки зрения развития военного искусства сражение под Kульмом — пример окружения и уничтожения крупных сил противника, осуществлённого после отражения его атак. Поражение под Кульмом вынудило Наполеона начать отход к Лейпцигу, где французам было нанесено сокрушительное поражение».

«Советская военная энциклопедия»

«17-го (29-го) августа <…> около восьми часов утра 1-я гвардейская дивизия, миновав сиё селение, спешила к Пристену для занятия там позиции, указанной генералом Ермоловым. Гвардейские егеря, завязавшие у Ноллендорфа жаркую перестрелку с неприятелем, обеспечив отступление к этому пункту войск 2-го пехотного корпуса и отряда Гельфрейха, отошли также через Кульм на позицию у Пристена; вслед за тем снялись с ноллендорфского плато войска Гельфрейха и Кнорринга; а принц Виртембергский с отрядом князя Шаховского оставался на плато <…> до тех пор, пока туман не рассеялся, и неприятель, заметив малочисленность русского арьергарда, повёл на него атаку.
<…> Русские отряды, оставленные у Тельница и Кульма, задержав непродолжительное время неприятеля, отошли в порядке к Пристену, французы, следовавшие за ними по пятам, ворвались в Кульм в начале 10-го часа. <…>
Граф Остерман и генерал Ермолов в продолжение боя оставались при гвардии, а принц Виртембергский, непосредственно командуя войсками князя Шаховского и Гельфрейха, находился сперва на шоссе у батареи Бистрома, а потом влево от Пристена. <…>
Около полудня войска <бригады французского генерала Рейсса> (шесть бтальонов) были направлены против слабейшего пункта позиции - левого крыла, к селению Страдену, но встретили там самое упорное сопротивление; стрелки генерала Бистрома, пользуясь лесистою местностью, нанесли неприятелю чувствительный урон, и сам бригадный командир, принц Рейсский, был убит. Прибытие, по распоряжению Ермолова, Семёновского полка в помощь лейб-егерям склонило успех на сторону русских; неприятельская бригада подалась назад. Но в этот самый момент появился против левого крыла позиции генерал Мутон-Дюверне с девятью батальонами 42-й дивизии. <…> Пользуясь своим значительным превосходством в силах, вытеснил русских стрелков из леса у Страдена, выставил сильные батареи на высотах против левого крыла и центра остермановских войск и громил их <…>. Около двух часов пополудни подошла на место боя французская дивизия генерала Филлипон (четырнадцать батальонов). Вандам, желая окончательно решить дело, направил эти свежие войска против русской позиции в двух колоннах. <…> Неприятель стремительно атаковал этот пункт, желая прорвать линию русских войск. Здесь Семёновский полк потерял девятьсот человек; генерал Ермолов послал ему в подкрепление два батальона Преображенского полка; отряд Гельфрейха и полки Черниговский и Тобольский 2-го пехотного корпуса также вступили в дело. Войска обеих сторон, смешавшись одни с другими в рукопашной схватке, сражались с переменным успехом. <…>
Принц Виртембергский, которого полки уже были весьма ослаблены и исстреляли почти все патроны, послал одного из своих адъютантов (Гельдорфа) к Остерману, с просьбою о поддержании его войск вблизи стоявшим Измайловским полком.
В это время один из батальонов этого полка уже был введён в дело; в резерве русских войск оставались всего-навсего три батальона (два Измайловских и один Преображенский), и потому генерал Ермолов, как опытный воин, желая сохранить свежие силы до последней крайности, старался убедить Остермана, чтобы он отказал принцу в требуемом подкреплении. Иностранные писатели приписывают поступок генерала Ермолова исключительно желанию сохранить гвардию. После жаркого спора между Ермоловым и начальником штаба 2-го пехотного корпуса, полковником Гофманом, принц Виртембергский прискакал к Остерману сам, получил в помощь желаемые им батальоны. Генерал Храповицкий, в челе их, атаковал неприятеля. <…>
Французы выставили на высотах у Страдена также двадцать четыре орудия; но действие этой батареи, по значительному её расстоянию, не могло нанести большого вреда русским войскам; тем не менее однако же одним из ядер, оттуда пущенных, оторвало левую руку графу Остерману. Удаляясь с поля сражения, он передал начальство над войсками Ермолову.
Войска русские сражались как львы. Полки наперерыв стремились в пыл битвы. Музыканты, барабанщики, писаря просили ружей. «Не скрыл я от полков лейб-гвардии», — писал Ермолов в донесении о деле при Кульме, — «что армия наша в горах и скоро выдти не может, что Государь Император находится при ней и ещё не возвратился. Не был я в положении поощрять солдат. Столько неустрашимы служащие им примером их начальники; столько каждый горел усердием»… Но уже все русские войска были в огне; в резерве оставались только две роты Преображенского полка, а неприятель получил подкрепления и напрягал усилия, стремясь сломить отчаянное сопротивление горсти храбрых. Около пяти часов пополудни 7-й лёгкий полк (тот самый, который сражался против Преображенцев у Гисгюбеля) в голове огромной колонны двинулся ускоренным шагом к Пристену; неприятель в третий раз овладел этим селением и стал переходить через овраг, отделявший его от батареи Байкова. Русские артиллеристы встретили французов картечью, но многие из них пали под пулями стрелковой цепи; подполковник Черемисинов был тяжело ранен… Но в этот решительный момент появилась на поле сражения русская кавалерия — гвардейские драгуны и уланы, и вслед за ними 1-я кирасирская дивизия. Прибывший тогда же генерал-квартирмейстер войск Барклая-де-Толли, генерал-майор Дибич, приняв командование над лейб-драгунами, кинулся на французов; с другой стороны атаковал их лейб-уланский полк под начальством полковника принца Карла Гессен-Филипстальского, который здесь был тяжело ранен. Неприятельская пехота, опрокинутая этими атаками, потеряла одними пленными до пятисот человек и отошла назад под прикрытием следовавших в хвосте колонны полков Фезенсака; тогда же кавалерийская бригада Гобрехта подалась вперёд, чтобы остановить наступавшие русские войска: это был последний акт дела под Кульмом. Между тем подоспела на правое крыло русской позиции 1-я кирасирская дивизия, приведённая генерального штаба поручиком Дистом, который, сообразив отчаянное положегние графа Остермана, приказал именем Барклая-де-Толли этой дивизии идти прямо на поле сражения. <…> прибыл австрийский драгунский полк эрцгерцога Иоанна, а потом пришла и 2-я кирасирская дивизия. <…> Дело совершенно кончилось в семь (по другим сведениям — в шесть) часов вечера. <…> Несколько позже подоспели русские резервы <…> Прибывший с резервами генерал Милорадович принял команду над всеми войсками, собранными против Вандама».

М.Богданович, «История войны 1813 года
за независимость Германии, по достоверным источникам»

«18-го августа на рассвете прекраснейшего дня Император Александр и Прусский Король поехали нас высоту горы Шлосберг, у Теплица, откуда ясно видны были боевые линии союзных и французских войск. Часу в 7-м началось стрелковое дело, самое сражение завязалось в конце 9-го. Оно началось блистательною атакою генерал-майора Кнорринга <…>
Во время боя на правом фланге нашем граф Милорадович атаковал французов в центре, а Раевский пошёл в обход правого неприятельского крыла. <…> Император Александр, завидя с Шлосберга первый пушечный <…> выстрел, приказал усилить общую атаку с фронта и флангов. Повеление было немедленно исполнено. Со всех сторон двинулись колонны, на штыках овладели Кульмом и частию стоявшей там артиллерии. Русская конница и драгуны эрцгерцога Иоанна ударили в левое крыло французов и взяли несколько пушек.
Сначала Вандам почёл войска Клейста за французские, шедшие к нему от Пирны; но вскоре он был разочарован и убеждён, что ему осталось только поспешно отступать… Для сего надлежало сперва сбить Клейста. <…> Жесток был удар конницы при встрече с Клейстом, шедшим походною колонною; каждая сторона ринулась напролом: пруссаки стремились вниз, под гору; французы неслись на вершину её с блистательной храбростью, заменявшею им невыгоды местоположения. <…> Обе стороны уже не боролись за победу, но пробивались сквозь вражеские ряды. <…> После прорыва всадников <Корбино>, пруссаки снова сомкнулись, и Клейст сошёл к Тельницу, куда стремился корпус Вандама, живо преследуемый на всех пунктах и пришедший в совершенный беспорядок. <…>
Пока выбивали неприятеля штыками из Кульма, Император Александр и Король Прусский, спустившись с Шлосберга, следовали за движением колонн и остановились в Арбезау. В час пополудни сражение прекратилось. <…>
Государь, объезжая поле сражения, <…> благодарил полки, заботился о наших и неприятельских раненых, поздравил Барклая-де-Толли кавалером ордена Св. Георгия 1-й степени, а князя Шварценберга Св. Андрея; нижним же чинам Гвардейского корпуса пожаловал по два рубля серебром на человека. Радость изображалась на лице Монарха, торжествовавшего победу, по Его распоряжениям одержанную и принадлежавшую лично Ему.
Кульмское сражение, покрыв неувядаемою славою Русскую Гвардию и неустрашимого её вождя, графа Остермана, решительно положило предел успехам Наполеона».

«Военный энциклопедический лексикон»

«Давыдов говорит: «Хотя не подлежит никакому сомнению, что победой при Кульме Европа в особенности обязана Ермолову, но многочисленные и сильные враги его силились и силятся доказать противное». <…> Я, маленький человек в сравнении с Давыдовым, осмелюсь сказать: жаркие поклонники Ермолова силились и силятся доказать, что главным героем Кульмского дела был он, стараясь отодвинуть на задний план графа Остермана-Толстого. За что ж отдавать всё одному лицу и лишать другого того, чего уже никто лишить его не может? Если б от меня зависело помирить эти мнения, я сказал бы, что оба равно были виновниками победы: Остерман славно начал и вёл дело, Ермолов славно довершил его. Но всё-таки, что ни говори и ни пиши, а история, упоминая о Кульмском деле, поставит имя Остермана на первое место, а Ермолова на второе, и никакой богатырь-писатель не переместит их. Это засвидетельствовал государь Александр I, наградив первого за Кульмское дело орденом св. Георгия 2-го класса и отечески благоволив к нему до конца своей жизни. Император являлся его покровителем и миротворцем даже в размолвках его (в мирное уже время) с фельдмаршалом Барклаем-де-Толли. К этому свидетельству присоединился голос целого народа чешского, поднёсшего ему в признательность за спасение своё дорогой сосуд, который скромный победитель передал для священнодействия в церковь Преображенского полка. Государь отдарил его вазой, на которой герой Кульмской битвы изображён в то время, когда его ранили. Красноречивый рескрипт ему, написанный по этому случаю, подтвердил голос народа.
В статье г. Погодина сказано: «Реляция об этом сражении была написана Ермоловым; относя весь успех дела непоколебимому мужеству войск и распорядительности графа Остермана, он почти умолчал о себе. Остерман, прочитав её, невзирая на свои страдания, написал весьма некрасиво (потеряв руку, он всегда неразборчиво писал и впоследствии) следующую записку: «Довольно не могу возблагодарить в<аше> п<ревосходительство>, находя лишь только, что вы мало упомянули об Ермолове, которому я всегда справедливость отдавать привычен».
В другом месте у г. Погодина: «Когда флигель-адъютант князь Голицын привёз графу Остерману св. Георгия 2-го класса, этот мужественный генерал <…> сказал ему: «Этот орден должен бы принадлежать не мне, а Ермолову, который принимал важное участие в битве и окончил её с такою славой».
Что ж эти свидетельства доказывают? Что оба, Остерман и Ермолов, были рыцари благородства и в этом случае вели между собою честное состязание».

И.И.Лажечников, «Несколько заметок и воспоминаний
по поводу статьи «Материалы для биографии А.П.Ермолова»

«Прямо на месте битвы Александр I надел на Ермолова орден св. Александра Невского, а Константин Павлович при этом произнёс:
— Ермолов укрепил за собою гвардию.
Прослышав, что при отступлении к Кульму повозка Ермолова пропала, и, зная его скудное состояние, великий князь предложил ему свой новый, шитый золотом генеральский мундир.
— Алексей Петрович, я тебя хорошо знаю, — говорил Константин Павлович. — Ты не станешь просить вспомоществования, хотя имеешь на то полное право. Тем более что многие лица, ничего не потерявшие, выхлопотали себе денежное вознаграждение. Я теперь без денег и не могу предложить тебе их. Но возьми в знак дружбы мой мундир…
— Ваше высочество, — отвечал Ермолов, — я настолько высоко ценю ваше дружеское ко мне расположение, что не хочу, чтобы оно омрачалось подарками…»

О.Н.Михайлов, «Генерал Ермолов»

«После кульмской победы над французскими войсками, в которой особенно отличился Ермолов, Александр I спросил его, какой награды он желает. Острый на язык Ермолов, зная приверженность царя к иностранцам на русской службе, ответил: «Произведите меня в немцы, государь!» Эта фраза потом с восторгом повторялась патриотически настроенной молодежью».

В.А.Фёдоров, «А.П.Ермолов и его «Записки»

Заметки на полях

«Сенатор Безродный в 1811 году был правителем канцелярии главнокомандующего Барклая-де-Толли. Ермолов зачем-то ездил в главную квартиру. Воротясь, на вопрос товарищей: «Ну что, каково там?» — «Плохо, — отвечал Ермолов, — все немцы, чисто немцы. Я нашёл там одного русского, да и тот Безродный».

Русский литературный анекдот XVIII — начала XIX веков

«С 4-го (16-го) по 7-е (19-е) октября 1813 г. под Лейпцигом происходила битва между армиями Наполеона I и соединённых против него государей: русского, австрийского, прусского и шведского. Силы последних разделены были на 3 армии: богемскую (главную), силезскую и северную, но из них в сражении 4 октября участвовали лишь две первые. Кровопролитные действия этого дня не принесли никаких существенных результатов. 5 октября обе враждующие стороны оставались в бездействии, и только на северной стороне Лейпцига произошла кавалерийская стычка <…>. 6 октября союзники возобновили атаку по всей линии, но, несмотря на громадное превосходство их сил, результат боя был опять далеко не решителен: на правом крыле Наполеона все атаки богемской армии были отбиты; в центре французы уступили несколько селений и подались назад, к Лейпцигу, версты на 2; левое крыло их удержало свои позиции к северу от Лейпцига; в тылу путь отступления французов на Вейсенфельс оставался свободным. Главными причинами малого успеха союзников были разновременность их атак и бездействие резерва, которым князь Шварценберг не умел или не хотел должным образом воспользоваться вопреки настояниям императора Александра. Между тем Наполеон, пользуясь тем, что путь отступления оставался открытым, начал ещё до полудня отправлять назад свои обозы и отдельные части войск, а в ночь с 6 на 7 вся франц<узская> армия отошла к Лейпцигу и далее. <…> Утром 7 октября последовала новая атака союзников; около 1 часа дня союзные монархи уже могли въехать в город, в некоторых частях которого ещё кипел ожесточённый бой. По бедственной для французов ошибке мост на Эльстере взорван был преждевременно; отрезанные войска их арьергарда были частью взяты в плен, частью погибли, пытаясь спастись вплавь через реку. Победа союзников не была, однако, довершена энергическим преследованием неприятельской армия, хотя они и располагали весьма многочисленною конницею. <…> Последствием этой битвы было освобождение Германии и отпадение от Наполеона войск Рейнского союза. Во время самой битвы из рядов наполеоновской армии в ряды союзников перешла саксонская пехота и артиллерия. Потери французов простирались до 60 тыс. чел. и 300 орудий; у союзников выбыло из строя до 50 тыс., из числа которых около половины пришлось на русские войска».

«Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона»

«Рано поутру 4-го октября главная армия построилась в следующий боевой порядок: на левом крыле <…>; центр <…>; правое крыло, под начальством Барклая-де-Толли, в три линии на правом берегу Плейссы от Костевица до Фуксгайна; а именно, 1-я линия, Графа Витгенштейна, левое крыло <…>. Центр <…>. Правое крыло <…>. Вторую линию, Раевского, составляли гренадерский корпус и 2-я кирасирская дивизия. В 3-й линии были резерв Цесаревича Константина Павловича, у Магдеборна: пехота гвардейского корпуса, Ермолова, 1-я кирасирская дивизия, Шевича, резервная артиллерия, Сухозанета.
<…> Уже три часа кипело сражение. На всех пунктах, куда с утра устремились союзные войска, нашли они сильное сопротиволение; нигде не выиграли ни шагу. Вскоре начали спускаться из нашего центра колонны между Вахау и Либертвольквицем. Желая подкрепить 1-ю линию, ослабевшую от жестокого огня, Барклай-де-Толли послал за гренадерским корпусом; 1-я его дивизия стала у Госсы и правее, где действовал Горчаков, 2-я у овчарни Ауенгейм. Государь велел гвардии выступить из Магдеборна к полю сражения и потребовал подкрепления у князя Шварценберга. Австрийские резервы перешли через Плейссу у Бейбена и направились к Гребену и Ауенгейму.
<…> Бросившись назад, французы помешали на некоторое время действию своей артиллерии и движению пехоты, за которою снова выстроились в порядок. Наша кавалерия возвратилась; неприятельская артиллерия сформировалась в одну длинную батарею.
Но и с нашей стороны были уже поставлены за ручьём, левее от Госсы, 112 орудий резервной артиллерии, и на расстоянии 350 сажен возгорелась ужасная пальба, продолжавшаяся 11/2 часа. Между тем подоспевали резервы: гвардия выстроилась позади батарей и частию подкрепила генерала Сулиму в Госсе, кирасиры стали в 3-й линии. Таким образом, Александр восстановил сражение и лишил победы Наполеона, столь уверенного в успехе, что, видя центр союзной армии прорванным, он послал в Лейпциг поздравить Короля Саксонского и приказал во всех церквах города звонить в колокола.
В Госсе и Ауенгейме всё ещё продолжался кровавый бой. Удино овладел передними домами и вступал в середину селения, когда явились туда гвардейские полки Лейб-Гренадерский, Павловский, Егерский и Финляндский. Вместе с бригадами Сулимы и Пирха они остановили французов; Раевский с 2-ю гренадерскою дивизиею с трудом оборонял против Виктора Ауенгеймскую овчарню, причём был ранен пулею. Подоспели австрийские резервы с левого берега Плесы, Гренадерские дивизии Вейссенвольфа и Бианки, и кирасиры графа Ностица. Появление их уравновесило силы. Вейссенвольф подкрепил 2-ю гренадерскую дивизию у Ауенгейма; Бианки сменил Клейста у Клееберга и утвердился в сём селении; граф Ностиц сделал несколько удачных атак на французскую конницу, заходившую в левый фланг гренадер. Таким образом, поверхность, польстившая сначала Наполеону, перешла на сторону союзников; французы прекратили нападения, и батареи их отступили на дальний пушечный выстрел. 30 наших орудий, взятых неприятелем в кавалерийских атаках и оставленных на поле сражения, были возвращены. На правом крыле Макдональд и Ларистон также не имели успеха. Князь Горчаков удержался в университетском лесу, а Кленау близ Песны.
Так кончилось второе действие сражения».

«Военный энциклопедический лексикон»

«В декабре 1813 г. французские войска отступили за Рейн, и кампания 1814 г. началась уже в пределах Франции. 18 (30) марта под стенами Парижа произошла последняя битва между войсками коалиции и Наполеона. Ермолов здесь командовал русской и прусской гвардиями. На следующий день союзные войска вступили в Париж. В мае 1814 г. он назначается командующим 80-тысячной резервной армией, дислоцированной в Кракове».

В.А.Фёдоров, «А.П.Ермолов и его «Записки»

«Замечательно, что в 1814 г. Александр I поручает Алексею Петровичу написать манифест о взятии Парижа. Вообще-то большинство воззваний военного времени царь доверял известному адмиралу А.С.Шишкову, вошедшему в историю словесности как пурист и ревнитель старого русского слога. Но поскольку сего Бояна в Париже не было, а Ермолов был для императора не столько остроумцем, сколько составителем весьма толковых писем, военных распоряжений и реляций (это было вменено ему в должностные обязанности), августейший выбор пал именно на него. И наш генерал не подкачал! Представленный им манифест обнаруживает в его авторе высокий талант певца России».

Лев Бердников, «Остёр до дерзости...»

Высочайший Манифест о заключении мира с Францией

«Буря брани, врагом общего спокойствия, врагом России непримиримым подъятая, недавно свирепствовавшая в сердце Отечества Нашего, ныне в страну неприятелей пронёсшаяся, на ней отяготилась. Исполнилась мера терпения Бога, защитника правых! Всемогущий ополчил Россию, да ею возвратит свободу народам и Царствам, да воздвигнет падшие!
Тысяча восемьсот двенадцатый год, тяжкий ранами, приятыми в грудь Отечества Нашего для низложения коварных замыслов властолюбивого врага, вознёс Россию на верх славы, явил пред лицом вселенной в величии её, положил основание свободы народов. С прискорбием души и истощив все средства к отвращению беззаконной войны, прибегли Мы к средствам силы. Горестная необходимость извлекла меч Наш. Достоинство народа, промыслом Всевышнего попечению Нашему вверенного, воспретило опустить его во влагалище, доколе неприятель на земле Нашей. Торжественно дали Мы сиё обещание. Дали его, не обольщённые блеском славы, не упоённые властолюбием, не во времена счастия. С сердцем чистым излияв у Алтаря Предвечного моления Наши, в твёрдом уповании на правосудие Его, исполнены чувств правоты Нашей, призвали Его на помощь! Мы предприяли дело великое. Во благости Божией снискали конец его. Единодушие любезных Нам верноподданных, известная любовь их к Отечеству утвердили надежды Наши. Российское Дворянство, сильная подпора престола, на коей всегда возлежало величие его; служители Алтарей всесильного Бога, их же благочестием утверждаемся на пути Веры; знаменитое заслугами Купечество и Граждане не щадили никаких пожертвований. Кроткий поселянин, не знакомый дотоле со звуками оружия, оружием защищал Веру, Отечество и Государя. Жизнь казалась ему малою жертвою. Чувство рабства не знаемо сердцу Россиянина. Никогда не преклонял он главы пред властию чуждою. Дерзал ли кто налагать иго? Не коснело наказание! Вносил ли кто оружие в Отечество его? Указует он гробы их! Тако возносит Бог уповающего на Него! Враги побегли от лица Нашего. Немногие остались, да возвестят о гибели. Тако гордого наказует Бог! Новые между тем приуготовлялись врагов ополчения. Ещё противоборствовавшие России народы поставляли безопасность свою в соединении сил. Дабы оградить Отечество от вторжения неприятелей, надлежало вынести войну вне пределов его, и победоносные воинства Наши явились на Висле. Настал тысяча восемьсот тринадцатый год. Народы склонили слух свой ко внушению истины. Утомлённая бедствиями, бодрость воспрянула. Души их слились во единую. Ополчения составили единое ополчение. Противящиеся покорены оружием. Быстрое прохождение от торжества к торжеству привело на берега Рейна. Неприятель пребыл непреклонным к миру. Но едва протёк год, узрел он Нас при вратах Парижа! Французский народ, никогда не возбуждавший в Нас чувств враждебных, удержал гром Наш, готовый низринуться. Франция открыла глаза на окружающую её бездну, расторгла узы обольщения, устыдилась быть орудием властолюбца. Глас отечества пробудился в душе народа. Возник новый вещей порядок: призван на престол законный Государь. Франция возжелала мира. Ей дарован он великодушный и прочный. Мир сей, залог частной каждого народа безопасности, всеобщего и продолжительного спокойствия, ограждающий независимость, утверждающий свободу, обещевает благоденствие Европы, приуготовляет возмездия, достойные понесённых трудов, преодолённых опасностей. Всемогущий положил предел бедствиям. Прославил любезное Нам Отечество в роды родов. Воздал Нам по сердцу и желаниям. Мы, благоговея пред Господом подателем всех благ, воссылая благодарственное моление из глубины души Нашей, повелеваем: да во всём пространстве Империи Нашей принесётся торжественное молебствие милосердому Богу. Уверены Мы, что Россия падёт на колена и пролиёт слёзы радости у Престола Всещедрого.
«АЛЕКСАНДР»
Париж, 18 мая 1814 г.»

«В начале марта 1815 г. собравшиеся на Венский конгресс представители держав, победительниц Наполеона, получили известие, что он, покинув место своей ссылки, о. Эльбу, высадился на юге Франции и стремительно приближается к Парижу. Отошли на второй план споры и разногласия между участниками конгресса, спешно готовилась новая армия против Наполеона. Ермолов получил предписание о движении его корпуса к пределам Франции. 21 мая он уже был в Нюрнберге, а 3 июня — в пограничном с Францией г. Аюбе. Но принять непосредственное участие в военных действиях против войск Наполеона корпусу Ермолова не пришлось. 2 (18) июня 1815 г. армия Наполеона была разгромлена англо-прусскими войсками в знаменитой битве при Ватерлоо. Наполеон вновь подписал отречение от престола, сдался англичанам и был отправлен в ссылку на о. Святой Елены. Союзные войска вновь вступили в Париж. В их составе находился со своим корпусом и Ермолов.
В ноябре 1815 г. Ермолов сдал корпус генералу И.Ф.Паскевичу и вернулся в Россию. Взяв отпуск, он отправился к отцу в Орёл».

В.А.Фёдоров, «А.П.Ермолов и его «Записки»

«Однажды, в 1814 году, был назначен во Франкфурте парад, на который опоздал прибыть с полком мужественный флигель-адъютант Удом, командовавший лейб-гвардии Литовским полком. Хотя этот полк явился на смотр задолго до прибытия государя, но разгневанный цесаревич повторил два раза Ермолову приказание арестовать сего штаб офицера; так как оно было ему объявлено перед фронтом, то Ермолов был вынужден лишь безмолвно опустить свою саблю. Когда по окончании смотра его высочество ещё раз подтвердил это приказание, Ермолов смело возразил ему: «Виноват во всём я, а не Удом, а потому я к сабле его присоединю и свою; сняв с себя однажды эту саблю, я, конечно, её в другой раз не надену». Это обезоружило цесаревича, который ограничился лёгким выговором Удому.
В 1815 году Ермолов, находясь близ государя и цесаревича на смотру английских войск, с коими Веллингтон повторил манёвр, употреблённый им в сражении при Виттории, обратил внимание государя и великого князя на одного английского офицера, одетого и маршировавшего с крайнею небрежностью. На ответ государя: «Что с ним делать? Будь он лорд», — Ермолов отвечал: «Почему же мы не лорды?»

Д.В.Давыдов, «Воспоминания
о великом князе Константине Павловиче»

«В должности адъютанта генерала Полуектова, которого Ермолов любил за его умную, приятную беседу, часто приправленную, с грехом пополам, красным словцом, я имел счастие служить под начальством Алексея Петровича во время походов 1814 и 15 годов, когда он командовал гренадерским корпусом, и часто видел его в офицерском кругу. Здесь-то, душою весь нараспашку, он очаровывал своих сослуживцев простотой и любезностью обращения; здесь не было чинов, и офицеры, забывая их, никогда, однако ж, не забывали, что находятся перед Ермоловым, к которому привыкли питать глубокое уважение, благоговейную любовь и преданность. <…>
Слышу сквозь сон своё имя, но не шевелюсь. Кто-то меня немилосердно толкает, говорит, что меня требуют к моему генералу. Стал я на ноги. Передо мною длинное, предлинное привидение — солдат вестовой со словами:
— Пожалуйте, ваше благородие, к генералу.
— Куда? — спрашиваю.
— В деревне, недалеко, рукой махнуть. Он у Ермолова. Темненько; извольте за меня держаться.
Иду машинально, ухватясь за рукав моего вожатого.
Вошли в какую-то каменную ограду.
— Поосторожнее, — говорит мой проводник, — не наткнитесь на мёртвое тело... Было здесь сражение, не успели зарыть убитых.
<…> Вхожу в избушку, ярко освещённую. На пышном соломенном ложе, разостланном на полу, расположилось в разных позах целое общество генералов, штаб- и обер-офицеров и между ними Алексей Петрович Ермолов. Если б я не видал его лица, то мог бы узнать его по огромной, львиной голове. Сюртук его нараспашку, на широкой груди висит наперсный крест с ладанкой, в которой зашит псалом: «Живый в помощи вышнего» — благословение отцовское. С этим талисманом он никогда не расстаётся, с ним он носится в бою, как будто окрылённый силами небесными. Тут же и генерал мой.
— А вот и свидетель, — сказал А<лексей> П<етрович>, коварно мигнув сидевшему подле него (помнится) Дамасу, потом, обращаясь ко мне, прибавил: — Извини, что мы тебя потревожили. Надо тебя предупредить, что ты призван сюда не по службе, и потому, птенец, садись или ложись между нами, как тебе лучше.
Когда я уселся на место, которое мне очистили двое из собеседников, генерал мой начал передавать мне пресмешной, но невероятный анекдот, которого я будто бы был свидетелем.
— Могу только сказать, — отвечал я, — что моей личности при этом случае не было.
— Вспомни хорошенько, мой золотой, — начал убеждать меня Полуектов, — это было там-то, в такой-то день и т.д.
— Вспомните, генерал, — отозвался я, — что я поступил к вам в адъютанты, когда полк со всею армией перешёл уже через Рейн, а случай, о котором вы говорите, был до перехода этого, и я находился тогда на пути из Мекленбурга.
— Ну, так виноват, — сказал Б. В., — это было наверно при полковом адъютанте.
<…> Кончилась эта история тем, что все от души смеялись, в том числе и сам виновник смеха. Разговор обратился на другой предмет. Долго ещё сыпались анекдоты, остроты, пока хозяин не сказал, что пора на покой».

И.И.Лажечников, «Несколько заметок и воспоминаний…»

«После сражения при Бриенне государь, проезжая сквозь ряды войск, отдававших ему честь, сказал Ермолову следующие замечательные слова: «В России все почитают меня весьма ограниченным и неспособным человеком; теперь они узнают, что у меня в голове есть что-нибудь». Когда его величество повторил это же самое в Париже, Ермолов возразил ему: «Подобные слова редки в устах частных людей; но они несравненно реже встречаются у государей. Они тем более удивительны, что в настоящую великую эпоху слава вашего величества не уступает славе величайших монархов в истории».
В Париже Ермолов увидал в числе представлявшихся нашему государю генерала Лекурба, человека исполинского роста, одетого в мундир времён республики. Он разговорился с ним о знаменитой кампании его в Грэубппдене. Лекурб сказал ему громко, указывая на французских маршалов, тут находившихся: «Je ne voudrais pas de ces pleutres-le pour des chefs de demi-brigades (Я не хотел бы видеть этих трусов в качестве полубригадных начальников. — Ред.)».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«По окончании войны с французами, 1814 года, государь пред отъездом своим из Парижа в Англию приказал мне отправиться в Краков к назначенной мне новой команде. По обстоятельствам тогдашнего времени со стороны Австрии можно было ожидать некоторых несогласий, и потому нужны были на границе войска и вскорости. Порученные мне состояли из большей части резервной армии, формировавшейся в Герцогстве Варшавском, и в составе своём названы сильным авангардом. Нельзя было войскам сим дать наименование корпуса, ибо многие из генералов старее меня имели только дивизии; итак, под именем сильного авангарда, без обиды другим, могло под начальством моим быть с лишком девяносто тысяч человек.
В течение 1814 года составился в Вене конгресс, известный несогласиями собравшихся государей, но бегство Наполеона с острова Эльбы положило конец этим распрям, а быстрое появление его в Париже и удаление оттуда королевской фамилии воззвало к единодушному против Наполеона ополчению.
Во время пребывания императора в Вене дано было армии нашей повеление выступить, и я с войсками, в Кракове бывшими, вышел за границу в апреле месяце 1815 года. Резервные войска, которыми я начальствовал прежде, переменены были составленным временно 6-м корпусом из двух пехотных, одной гусарской дивизий и нескольких казачьих полков.
В сём втором нашем во Францию походе мы не имели случая сразиться с неприятелем, ибо англичане и пруссаки кончили действия совершенным рассеянием французской армии, и Наполеон, лично ею начальствовавший, предал себя власти английского правительства.
Войска наши вступили однако же во Францию, и государь отправился в Париж».

«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»

А.П.Ермолов — М.С.Воронцову

«Краков, Март (1815)
Чудеснейший из человеков!
Слава Богу брани, нет мира на земле! Вы вместе с сим получите бумагу быть готовым к выступлению в поход; но думаю, что уже предупредили вас из главной квартиры. Как бы то ни было, всё хорошо и, мне кажется, я имею счастие служить вместе с вами, почтеннейший товарищ. Кажется, ступим мы на землю Италии, где, не углубляясь в древность, будем иметь примеры к подражанию самих соотечественников наших, где каждый шаг шествия нашего воспомянет нам славные дела великого Суворова. Душа в душу, рука за руку, исполнены усердия к славе народа нашего и Государя, будем мы действовать вместе, любезнейший граф. По взаимным чувствам, по сделанному взаимно обещанию, представим мы пример единодушия, и соотчичи наши благословят доброе наше согласие. По обороту обстоятельств надобно думать, что недолго оставаться нам в праздности. Я в восхищении и как бы получил новую жизнь. Уверен, что те же и ваши чувства! До вас верно уже дошло известие, что Наполеон ушёл с Эльбы. В сём и нет ни малейшего уже сумнения по многим сведениям из Вены. Слухи не согласуются в том только, где он пристал к берегу; более думают, к берегам Франции близ Тулона; некоторые полагают, что в Неаполе. Где ему угодно, верно то, что война неизбежна! Австрийская армия собирается, и поспешно, к границам Италии.
Теперь поговорим о собственных делах. Чёрные Глаза ещё здесь; давно уже готовы были уехать, но Злодейка удержала. Вчера приехал сам муж, ожидавший встретиться с ней на дороге. La tante dit que c'est un homme de tres bonne naissance et tres comme il faut (Тётка говорит, что это человек очень достойного происхождения и весьма "комильфо" - фр.). Верю первому, и не знаю почему, сумневаюсь в последнем. Его никому и не показали здесь. Чёрные Глаза по отъезде вашем в ужасной были скуке и так, что того никак скрыть было невозможно; была даже очень нездорова. Тётка (которую впредь называть буду ведьмою) призналась мне, что у Чёрных Глаз есть начало привязанности, которую строгое обхождение de la belle-mare (свекрови - фр.) ущё более умножает. <…>
Теперь, благодаря судьбе, всему конец. Когда дело идёт о войне, когда в предмете слава, может ли чем другим наполнена быть душа солдата, любящего честь? Лишь дай Боже скорее. С каким восхищением оставлю Краков. Разве останутся слабые о нём воспоминания <…>».

А.П.Ермолов — М.С.Воронцову

Пол. 27 марта (1815).
«Любезнейший граф Михаил Семёнович.
Вчера получил письмо ваше и тотчас бы отправил посланного, но мне хотелось поговорить с ведьмою, дабы узнать, точно ли будут сюда Чёрные Глаза. Она уверена, что приедет на некоторое время и спрашивала у меня: не близко ли ея переходите вы с дивизиею границу? Моя колонна переходит в одной только миле от Глаз. <…>
Увидишь, любезный Михаил Семёнович, как больно будет расстаться; я испытал это ужаснейшим образом. Вчера уехала Злодейка и увезла всё, что могло быть в жизни для меня приятного. Благодаря походу, одно и единственное средство утешиться. Доселе чувства ваши не те были, как со времени получения повеления о походе. От вас зависело видеться, и этой надежды отнять никто не мог. Перейдём шаг за границу, и война предстоит жестокая. Более ли надежды видеться, как и возможности никогда не видать? Вот чувство, умножающее горести любящаго человека. Граббе прав. Мы съедемся вместе, и как обойтись без signe de detresse (знак бедствия — фр.)? Но он будет некоторое время в самом том месте, где живёт его Статуя. Там проходят войска и почти все имеют растаг.
Вы мне предлагаете, почтеннейший товарищ, следовать при вашей колонне. Чтобы быть с вами вместе, я бы всему предпочёл; но по обязанности службы должен идти с другою колонною: ибо там, где вы, я совершенно не надобен; а у меня гусары, и я боюсь их шалостей. Вот почему я иду с ними».

А.П.Ермолов — М.С.Воронцову

21 мая 1815, Ниренберг.
«Любезный товарищ и брат!
<…> Побывай, брат любезнейший, в главной квартире, когда приедет фельдмаршал; мне не так ловко: у вас есть придирка, у меня никакой. Вчера из Мюнхена прибыл Тетенборн и сказывал Полторацкому, что ещё не решено, кому командовать авангардом. Трое рыцарей, как он уверяет, в предмете: Пален, Ламберт и я. De tous les chevaliers je suis certainement celui de la triste figure (Из всех этих рыцарей я определённо рыцарь печального образа — фр.). Против меня и власти, и многие сильные. Я бы уже желал попасть в линию; и то милость человеку, имеющему резерв в виду.
В Виндсгейме, в стороне с большой дороги, я ничего не буду знать. Если что дойдёт до вашего сведения, дайте знать и откройте прямую дорогу. Прощай.
Государь завтра из Стутгардта приедет в Гейльберн и, говорят, будет в Бамберге, следовательно нас увидит. Душевно преданный
Е р м о л о в».

А.П.Ермолов — М.С.Воронцову

29 мая (1815). Виндсгейм.
«Письмо ваше, любезнейший брат, получил я прежде нежели известна вам была новая диспозиция. В главной квартире вы обо всём уже узнали. Итак, брат любезный, нас разделили. Наконец успели в том. По несчастию я не мог видеть Государя, и он не имеет понятия о бывшем корпусе нашем. Сиё принадлежит к тем неприятностям, которые со служением моим неразлучны и к которым придаёт ещё неблагорасположение ко мне начальства. Истину сего докажет вам новая диспозиция. Можно ли было в рассуждении меня сделать что-нибудь наглее! Я не хочу обижаться, что Ламберту дали авангард: он, может быть, более имеет на то права по опытности, которою пренебрегать не должно; но ему дали право требовать от меня по обстоятельствам подкреплений. По составу нелепому авангарда, подкрепления сии ему необходимы, и конечно лишь только к Рейну, он их потребует, а паче имея поручение открыть в обе стороны сообщение с прусскою и австрийскою армиями. Из пяти полков пехоты и двух гусарских, сколько ни возьмут у меня, я останусь гораздо с меньшим числом нежели дивизия: следовательно лучше отправить меня к корпусу гранадер, о командовании которым мне уже объявлено, и от коего одна дивизия находится уже при армии. Я весьма понимаю, что ищут делать мне обиды и самым глупым образом. Я писал уже, чтобы фельдмаршал дал мне какую-нибудь команду, что всегда она лучше будет, нежели то депо войск, из которого граф Ламберт будет по произволу брать, сколько ему угодно; что если с требуемыми подкреплениями я пойду сам, то, будучи старее Ламберта, я невинно сделаю вопреки намерению фельдмаршала дать ему командование авангардом. Сиё обстоятельство понудит со мною скорее развязаться. Если продолжать пребывание моё здесь под командою Ланжерона: я, пришедши к Рейну, далее не пойду, изберу себе место и буду жить. Года 812 редки! Не всегда одинаковы обязанности служащего, не всегда должно забыть о себе самом. Если я служить не буду, я не виноват. Не столько ещё бестолочи будет от немцев. От нашествия иноплеменников мало будет добра».

А.П.Ермолов — М.С.Воронцову

3 июня, Аюб (1815).
«Басаргин, великий посол, застал меня уже на походе. Я иду с фрагментами бывшего некогда моего корпуса. Больно быть так разбиту немцами, а паче Барклаем! Что делать, брат любезнейший, терплю, потому что русский душою; но мне кажется, есть черта, которую терпение переходя делается подлостию. Я почти уже стою на ней, или кажется мне, что она не далее Рейна. Я его не перехожу в теперешнем моём месте; разве понудят к тому обстоятельства чрезвывчайные. Уверяют, что Государь увидит наш левый фланг в Гейдельберге. Я очень рад. Церемоний делать не буду и скажу, что у меня на душе. Жаль, что не весь корпус наш будет под глазами его. Всё, что слышал о других войсках, меня бы не страшило. Кажется и нам ничто не помешало иметь свои части в добром порядке.
Вот, брат любезнейший, есть время и для службы, и для того что мило сердцу. Ты говоришь, что Чёрные Глаза всегда в памяти. Со мною точно то же обстоятельство. Никогда со времени отсутствия не грустил я столько о Злодейке, как всё это время отдохновения. Неужели, редкой брат, друг любезнейший, и в сём случае есть между нами сходство? Для меня оно во всяком отношении бесценно и льстит весьма. Никогда Злодейка не имела такой власти над сердцем моим. Прежде господствовала к службе страсть; теперь обида горькая утушила её, и все чувства мои одной ей принадлежат.
Я уже имел мысль, что лучше было велеть мне отправиться к гранадерскому корпусу и потом отдать всю кому угодно теперешнюю мою команду. Я не утаю пред Государем обиду мою, хотя теперь же перестать служить я готов. Не понимаю, почему не должны покидать меня все неприятности и оскорбления. Проклятая немецкая шайка меня вся ненавидит, и я без сумнения не уклонюсь от безпрерывных обид. Одно утешение быть у Ланжерона в команде!
На письмо моё отвечали из главной квартиры, что Ламберт, будучи произведён за Городечно, меня старее, что фельдмаршал никакой не может предложить мне другой команды, как гранадерский корпус. Я просил дать мне какую-нибудь, которою бы граф Ламберт не мог распоряжаться по произволу, как своим депо. Не знаю, что скажет свидание с Государем.
Мы так в противные расходимся стороны, что нет надежды видеться. Я не могу отлучиться, ибо грозят смотром в Гейдельберге. Маршрут мой следующий: 3-е Аюб, 4-е Мергеншгейм и растаг, 6-е Адельсгейм, 7-е Некар-Эльц и растаг, 9-е Гейдельберг и 10-е Мангейм. Вы идёте гораздо правее, и до соединения за Рейном проститься надобно. Но что я говорю о соединении, я, который должен командовать резервом резервов! Если весь корпус Ник. Ник. Раевскаго в резерве, то я могу готовиться к параду в Париже, не иначе.
От ведьмы ни слова. Не понимаю, что значит. Не могу думать, чтобы не было писем; но верно сыскать нас не умеют. Я писал в Эйхштет, чтобы прислали письма в Мангейм. Если что до вас касающееся будет, тотчас пришлю.
Хорош Зас! Славный полководец! Но сколько вождей и его хуже? Ему за порядок верно ни слова. Когда немец может быть неприятен сердцу немца?
Прощай, брат любезнейший, товарищ, которому подобного иметь я не буду. Жаль, что не допустили доказать, что в службе может связь дружеская и единодушие. Храбрым вашим товарищам мой усерднейший поклон. Всё, что окружает меня, подобно мне, любит вас без памяти.
Верный по гроб А.Ермолов».

«Первые неудовольствия между Ермоловым и Паскевичем начались в этом же 1815 году; Ермолов, находя дивизию Рота лучше обученною, чем дивизия Паскевича, призвал первую в Париж для содержания караулов, присоединив к оной прусский полк из дивизии Паскевича; так как он самого Паскевича не вызвал, то это глубоко оскорбило сего последнего».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

Заметки на полях

«По армии ходила острота Ермолова:
«Паскевич пишет без запятых, но говорит с запятыми».

Исторический анекдот XVIII — XIX веков

В.Марченко — графу А.А.Аракчееву

28-го июля 1815 г. Париж
«28-го числа будут парадировать здесь: 3-я гренадерская дивизия, под командою Ермолова, и 2-я кирасирская, под командою Винцингероде, после чего расположатся по деревням около Парижа.
Князь Долгорукий заходил ко мне третьего дня узнать о квартире Eрмолова и сказывал, что не располагает оставаться здесь долго».

«28 июня 1815 г. в Париже в честь победы над Наполеоном состоялся парад союзных войск. Русскую пехоту представляла 3-я гренадерская дивизия из корпуса Ермолова. Во время прохождения торжественным маршем несколько рядов сбились с ноги; недовольный строевой выучкой гренадеров Александр I приказал командиру корпуса трёх боевых офицеров в звании полковника «за дурной парад» подвергнуть аресту с содержанием на гауптвахте. Её охрану в тот день нёс английский караул, и Ермолов стал доказывать государю, что негоже в глазах иностранцев ронять честь российского мундира — если его офицеры заслуживают наказания, пристойней их взять под стражу в собственных казармах.
Александр стоял на своём. Тем не менее Ермолов выполнил приказ царя лишь на следующий день, когда в караул при гауптвахте заступили русские. Великому князю Николаю Павловичу — будущему императору Николаю I, взявшемуся сделать внушение строптивому военачальнику, Алексей Петрович дал такую отповедь: "Государь властен посадить нас в крепость, сослать в Сибирь, но он не должен ронять храбрую армию русскую в глазах чужеземцев. Гренадеры пришли сюда не для парадов, но для спасения Отечества и Европы. Таковыми поступками нельзя приобрести привязанности армии. Разве вы, Ваше высочество, полагаете, что русские военные служат государю, а не Родине?»
<…> Великий князь по молодости не нашёлся, что ответить, но можно думать, что эти слова глубоко запали в душу Николая Павловича и положили начало тому недоверию, которое так сильно отразилось на Ермолове».

А.И.Михайловский-Данилевский, «Описание
похода во Францию в 1814 году»

«Однажды, в 1815 году, государь, оставшись недовольным Ермоловым за то, что он не прибыл к обеденному столу его величества по причине большого количества бумаг, оказывал ему в продолжение нескольких дней холодность; генерал-адъютант барон Фёдор Карлович Корф говорил по этому случаю: «Хотя государь недоволен Ермоловым, но он ему скоро простит; быть ему нашим фельдмаршалом и пить нам от него горькую чашу».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«По низложении Наполеона Ермолову поручен был восьмидесятитысячный обсервационный корпус на границах Австрии, и затем ему предоставлялась ещё более широкая деятельность. Граф Аракчеев держал пари, что Ермолов будет военным министром, и, действительно, сказал однажды государю следующие памятные слова:
— Армия наша, изнурённая продолжительными войнами, нуждается в хорошем военном министре; я могу указать Вашему Величеству на двух генералов; это — граф Воронцов и Ермолов. Назначению первого, имеющего большие связи и богатства, всегда любезного и приятного в обществе, возрадовались бы многие; но Ваше Величество скоро усмотрели бы в нём недостаток энергии и бережливости, какие нам в настоящее время необходимы. Назначение Ермолова было бы для многих весьма неприятно, потому что он начнёт с того, что перегрызётся со всеми; но его деятельность, ум, твёрдость характера, бескорыстие и бережливость вполне бы его оправдали».

В.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»

«Прибывши на Рейн, вместо 6-го корпуса, с которым я пришёл, дан был гренадерский корпус, и часть оного последовала в Париж для содержания при государе караула, ибо гвардии при армии не находилось.
В Париже имел я случай испросить увольнение в отпуск по болезни на шесть месяцев.
Дошедши с гренадерским корпусом на возвратном пути до Царства Польского, я поехал в Варшаву, где уже государь находился, и я был свидетелем восхищения облагодетельствованного им народа, приявшего от него и политическое бытие и конституцию».

«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»

Читать следующую главу